У знаменитого поэта и нашего земляка Ивана Савича Никитина тесть замечательные строки, руководствоваться которыми должен всякий российский гражданин и ученый, а историк – в особенности, а воронежский историк и краевед (по большому счету, воронежская история есть, к сожалению, до сих пор, во многом «терра инкогнита») – просто обязан:

Это ты, моя Русь державная…

У тебя ли нет богатырских сил,

Старины святой, громких подвигов?

(«Воронежские губернские ведомости» № 47 за 1853 год.

Стихотворение «Русь» И.С. Никитина.)

Более того, учитывая постоянный рост безграмотности населения с одной стороны, и фальсификацию отечественной истории «специалистами» всех мастей и флагов – с другой, историку и патриоту России необходима активная наступательная позиция. Та, которую впервые (и здесь он первый!) продемонстрировал великий Михаил Васильевич Ломоносов. Прошедший, 2011 г. был в России объявлен годом этого выдающегося ученого и гражданина, однако масштабного резонанса в обществе на сей призыв, увы, не получилось – несколько телепередач «для галочки», несколько статей в периодике «для проформы» – вот тебе и трехсотлетний юбилей отпразднован.

Между тем историческое учение Ломоносова актуально, как никогда. Верно подметил его острую патриотическую направленность Н.Г. Чернышевский: «Ломоносов страстно любил науку, но думал и заботился исключительно о том, что нужно было для блага его родины. Он хотел служить не чистой науке, а только отечеству».

В прошедшем году наш альманах «Твой товарищ» в каждом своем выпуске посвящал страницы творчеству М.В. Ломоносова – в числе его многочисленных первенств есть еще однозначное – его первенство, как военного историка.

24 марта 1748 г. при Академии наук было учреждено Историческое собрание, которое должно было рассматривать все, что «в департаменте историческом сочинено будет, такожде и сочинения философские, стихотворения, критические и вся гуманиора». Членами собрания, кроме Миллера, были назначены Ломоносов, Якоб Штелин, Штрубе де Пирмон и другие. Секретарем – В.К. Тредиаковский.

Прочитав рукопись «Сибирской истории» Миллера, Ломоносов обнаружил во второй главе утверждение, что «Ермак грабежу или разбою, чинимого от людей своих в Сибири, не почитал за прегрешение» и незамедлительно заметил, что о Ермаке, имевшем большие заслуги перед Россией, надлежало бы говорить (а иностранцу – в особенности! – прим. авт.) осмотрительней, тактичней. Вскоре Ломоносов вынес на обсуждение Исторического собрания важнейшее и на взгляд автора этой статьи, основополагающее предложение: чтобы все рассуждения, которые написаны «с некоторым похудением» (в смысле, уничижением гордости за Отечество), из книги выключить. С Ломоносовым согласились иностранцы Штелин, Штрубе де Пирмон и даже хитрый интриган асессор Теплов. Миллер же наотрез отказался от правок.

Вообще Г.Ф. Миллер считал себя едва ли не единственным в России специалистом в области истории России и склонен был приписать «придирки» Ломоносова его личной к нему неприязнью. Однако Ломоносов был незлопамятен и всегда становился на сторону Миллера, если по существу дела тот был прав. Но когда в августе 1749 г. Миллер представил свою диссертацию «О происхождении народа и имени российского», которая и должна была пройти как речь, предназначенная для торжественного собрания 6 сентября, Ломоносов разбил в пух и прах основные положения Миллера по вопросу о происхождении Русского государства. Миллер продолжал и развивал норманнскую теорию происхождения Руси, которую предложил еще один петербургский академик-иноземец Готлиб Байер. Миллер вслед за Байером утверждал, что скандинавы и варяги – один и тот же народ, что само слово «росс» – скандинавское, принятое славянами от завоевателей, пришельцев-варягов.

И сейчас-то, в современной Российской Федерации, норманнская теория является знаменем «инициативников» всех сортов, а в ту пору вопрос о варягах никак не был академическим в стране, только что пережившей бироновщину. За тупым и грубым временщиком Бироном стояли совсем не тупые и весьма искушенные авантюристы. Всем им весьма по нраву была мысль об исторической несамостоятельности русского народа, которым, как они считали, они призваны руководить. Не то ли мы наблюдаем и сейчас – страсти по вступлению в ВТО, уступки в ущерб государству и народу на потребу МВФ и ФРС? Доколе в Кремле будут распоряжаться такие, как Дворкин и министерство образования будет утверждать учебные пособия для школ, где норманнская теория преподносится, как постулат?

Ломоносов объявил со всей решительностью, что рассуждения Миллера «темной ночи подобны». Он не мог остаться равнодушным к тому, что русские обязаны своей государственностью пришельцам-скандинавам, что только энергия и воля иноземных завоевателей вывели славян на широкую историческую дорогу. Он прямо обвиняет Миллера в том, что он чернит русское прошлое: «на всякой почти странице русских бьют, грабят, благополучно скандинавы побеждают». Последовал скандал за скандалом, интриги, доносы. Споры в академии едва не доходили до драк.

Во время таких обсуждений Ломоносов обнаружил большую начитанность в древних памятниках. Он нашел доказательства древности славян в обилии славянских наименований на Дунае и распространенности славянских поселений в Европе. Он указал на обширный славянский мир, на распространение славянского языка на громадной территории – от Дона и Оки с востока до Иллирика и Альбы (Эльбы) на запад, от Черного моря и Дуная до «южных берегов Варяжского моря, до реки Двины и Бел-озера». На этом славянском языке говорили «Чехи, Лехи, Морава, Поморцы или Померанцы, Славяне по Дунаю, Сербы и Славенские Болгары, Поляне, Бужане, Кривичи, Древляне, Новгородские славяне, Белоозерцы, Суздальцы». Ломоносов утверждал с присущей ему увлеченностью и страстью: все это единая великая славянская семья! «…А чтобы славенский язык столь широко распространился, надобно было весьма долгое время и многие веки, а особливо, что славенский язык ни от греческого, ни от латинского, ни от другого какова известного не происходит».

Ломоносов обращает внимание на доисторические племена и народы, обитавшие по берегам Черного моря, и производит русских от скифского племени – роксолан. При этом он ссылается на античного географа Страбона, который указывал, что «дальнейшие из известных Скифов Роксолане... живут далее всех к северу на полях между Днепром и Доном, далее живет ли кто, не знаем». Ломоносов указывает на нелогичность Миллера, на его натяжки и несообразности, его попытки только филологическим путем вывести некоторые собственные и географические имена из Скандинавии. В этом Миллер также следовал за Байером, которому также изрядно досталось от Ломоносова.

Михаил Васильевич дал свой отзыв на «провокацию Миллера» не только как ученый, но и как патриот. Он подчеркивал, что делает это «не по пристрастию и не взирая на лицо, но как верному сыну отечества надлежит». Ломоносов указывал на политический вред составленной Миллером речи «О происхождении русского народа». Миллер собирался от имени Академии наук провозгласить неприемлемую и порочную теорию исторического развития России. Этого нельзя было допустить.

Ломоносова поддержали русские адъюнкты Никита Попов и Степан Крашенинников.

Для нас, современников Чубайса, Бурбулиса и Сердюкова весьма интересна и знакова позиция главы российской академии Шумахера, крайне раздосадованного на Миллера. Поведение Миллера казалось ему верхом безрассудства. По его, ловкого царедворца, мнению, надо было действовать осторожнее. «Если бы я был на месте автора, – писал еще 19 октября 1749 г. Шумахер Теплову, – то дал бы совсем другой оборот своей речи. Я бы изложил таким образом: происхождение народов весьма неизвестно. Каждый производит их то от богов, то от героев. Так как я буду говорить о происхождении русского народа, то изложу вам, милостивые государи, различные мнения писателей по этому предмету... Я же, основываясь на свидетельствах, сохраненных шведскими писателями, представляю себе, что русская нация ведет свое начало от скандинавских народов. Но откуда бы ни производили русский народ, он был всегда народом храбрым, отличавшимся геройскими подвигами, которым следует сохраниться в потомстве... Но он хотел умничать!...»

Не так ли, уважаемые читатели, и сейчас в России вручают награды одного достоинства основателю и меценату приюта для малоимущих матерей-одиночек и организатору кормления беспризорных собак? А одно и то же высокое звание города Воинской Славы присваивают и беспримерному по своему подвигу Воронежу, и никому доселе неизвестному (при всем уважении) поселку под Владикавказом?

Своей бескомпромиссной борьбой Ломоносова добился таки, что Миллер действительно дорого поплатился за свою ученую недобросовестность и недоброжелательность к народу, предоставившему ему « и стол, и дом». Диссертация Миллера была отвергнута. 6 октября 1750 г. указом К. Разумовского и с перечислением многих «вин» он был разжалован из профессоров в адъюнкты, и ему, соответственно, было снижено жалованье. (Морозов А.А. М.В. Ломоносов. М.: Молодая гвардия, 1955).

«Химик» Михайла Васильевич Ломоносов же получил высочайшее признание, как историк - в марте 1753 г., когда Ломоносов находился в Москве, где был тогда двор, Елизавета Петровна объявила ему через И.И. Шувалова, что «охотно желала бы видеть Российскую историю, написанную его штилем».

Придворное поручение не застало его врасплох - оно отвечало его давнишним желаниям. Еще в сентябре 1751 г. он писал ИИ. Шувалову: «Я ныне Демофонта докончить стараюсь и притом делаю план российской истории». В отчетах о своих трудах за 1751 и 1752 годы Ломоносов указывал, что «читал книги для собирания материи к сочинению российской истории»: Нестора Большой Летописец, «Русскую правду», первый том Татищева (в рукописи) и другие, из которых он делал нужные выписки и примечания. Елизавета лишь подтвердила или санкционировала то, о чем давно шла речь. Ломоносов занимался русской историей по своей воле и охоте. «Главной побудительной причиной, толкавшей его на. эти занятия, была деятельная любовь к своей родине», – заметил академик Б.Д. Греков. (Б. Греков. Ломоносов-историк. М.: «Историк-марксист», 1940, №11, – С. 18).

«Ломоносов гордился историческим прошлым русского народа и всегда и по всякому поводу заявлял об этом во всеуслышание. «Всяк, кто увидит в российских преданиях равные дела и героев, греческим и римским подобных, унижать нас перед оными причины иметь не будет, но только вину полагать должен на бывший наш недостаток в искусстве, каковым греческие и латинские писатели своих героев в полной славе предали вечности».

Ломоносов стремился воспитать в русском народе любовь и уважение к своей истории. Занятия историей были для него кровным делом, ибо он видел, что в них настала насущная нужда. В дворянском обществе наряду с преклонением перед всякой иностранщиной установилось пренебрежительное отношение к отечественной старине. (Строки, актуальные и сейчас! - Прим. авт.) Старина как бы целиком уступалась темным приверженцам допетровской Руси, бородачам и староверам. Тяжелые дни бироновщины напомнили о необходимости считаться с национальными историческими традициями. Этим и объясняется пробуждение интереса к русской истории при дворе Елизаветы. Но Ломоносов, отвечая на требования двора, шел своим собственным путем. Он чувствовал потребность самому взяться за разработку русской истории и наметить пути ее развития.

Ломоносов пришел на невозделанное поле. Сколько-нибудь связного обзора русской истории, если не считать древних летописных сводов, не существовало. В 1732 г. Миллер напечатал предложение публиковать сборники «разных известий относящихся до обстоятельств и событий в Российском государстве». Миллер ставил перед собой широкие задачи: «Приемлется здесь история Российского государства во всем своем пространстве, так что до оныя не только гражданские, церковные, ученые и естественные приключения принадлежать имеют, но также и древности, знание монет, хронология, география и пр.». «Сборники» Миллера начали выходить на немецком языке в том же 1732 г., но они представляли собою лишь публикацию исторических материалов, документов и статей по отдельным вопросам, часто очень ценных, но не заменяющих общую историю России.

Над созданием русской истории трудился всю жизнь В.Н. Татищев. Он всюду разыскивал, сличал и сопоставлял летописные свидетельства, собирал исторические материалы во время своих поездок на Урал и в Сибирь, доставал старинные списки летописей через астронома Брюса, в монастырских ризницах и в библиотеках вельмож. В январе 1749 г. Татищев представил свой труд в Академию наук.

Незадолго перед тем вышла «Риторика» Ломоносова, привлекшая к себе всеобщее внимание. Неудивительно, что Татищев обратился с официальной просьбой в Академию, чтобы Ломоносову поручили сочинить посвящение к этой книге. Шумахер рассыпался мелким бесом и немедленно переслал Татищеву ответное письмо Ломоносова. Желая показать свое расположение, Татищев с непосредственностью вельможи распорядился, чтобы «профессору Ломоносову был сделан подарок в десять рублей», что Шумахер не преминул исполнить, сообщив, что Ломоносов «очень доволен и в следующий понедельник будет сам благодарить за это». Что же касается Ломоносова, то он с достоинством поблагодарил Татищева…» (Морозов А.А. М.В. Ломоносов. М.: Молодая гвардия, 1955. – С. 486-487).

И вот – кто его помнит сейчас-то, Татищева!?

Как военный историк, М.В. Ломоносов интересен, удачлив в находках и разнообразен – как поэт, писатель, ученый и художник: здесь и собственно история России (и в древние времена это была история войн), и торжественные оды на победы русских полководцев, и драмы, и, наконец, знаменитая мозаика, посвященная Полтавской баталии.

Или свежайший пример из интереснейшего исследования Натальи Гранцевой в работе «Неправда Непрядвы» («Родина», №9, 2011) драмы Михайлы Ломоносова «Тамира и Селим». Вот авторское вступление к драме: «В сей трагедии изображается стихотворческим вымыслом позорная погибель гордого Мамая царя Татарского, о котором из российской истории известно, что он, будучи побеждён храбростию московского государя, великого князя Димитрия Иоанновича на Дону, убежал с четырьмя князьми своими в Крым, в город Кафу, и там убит от своих. В дополнение сего представляется здесь, что в нашествие Мамаево на Россию Мумет царь Крымский, обещав дочь свою Тамиру в супружество Мамаю, послал сына своего Нарсима с некоторым числом войска на вспоможение оному. В его отсутствие Селим, царевич Багдатский, по повелению отца своего перешед через Натолию, посадил войско на суда, чтобы очистить Чёрное море от крымских морских разбойников, грабивших багдатское купечество. Сие учинив, приступил под Кафу, в которой Мумет, будучи осажен и не имея довольныя силы к сопротивлению, выпросил у Селима на некоторое время перемирия, в том намерении, чтобы между тем дождаться обратно с войском сына своего Нарсима. После сего перемирия в первый день следующее происходит в Кафе, знатнейшем приморском городе крымском, в царском доме».

Н. Гранцева пишет: «...Зачем же Ломоносов выдумал героических крымских татар? Зачем вложил в их уста рассказ о сражении на поле Куликовом? И вообще, зачем он поместил всё сценическое действо во дворец крымского хана? И что это такое – «поэтическая обработка эпизодов русской истории»? Это формальная вписанность татар (и именно крымских?) в действия против объединённых сил Дмитрия Донского?...

То есть, крымские татары сыграли решающую роль в уничтожении Мамая и его войска. И действовали они под руководством самого Дмитрия Донского и на поле Куликовом, и в Крыму...

Мамай дал Нарсиму почётное поручение: найти и пленить русского князя. Нарсим отправился на поиск и перешёл «кровавую реку». Какую? Войска Дмитрия стояли спиной к Дону, значит, перейти Дон Нарсим не мог. За спиной Мамаева войска была река Меча. Значит, Нарсим перешёл Непрядву, кровавую от русских и татарских трупов. Однако успешного крымского порученца внезапно окружили «избранны воины» того же Мамая. И начали уничтожать своих же соратников. Зачем? Почему? Неужели сам Мамай велел своим «избранным воинам» перебить Нарсима и его полк? За что? За то, что Нарсим по его же, Мамаеву, приказанию отправился в русский стан искать поверженного Дмитрия Донского?...

А прозой это описывается так. Под вымышленным предлогом Нарсим вместе со своим полком заманил часть Мамаева войска в ловушку: рискуя собой и своими воинами, «привёл» ордынцев прямиком в русскую засаду. Был «наживкой»...

Поэтому русские Нарсима и не тронули, поскольку знали о задаче, выполняемой Нарсимом. И нисколько не удивились, что он вместе с ними стал преследовать Мамая...

Так справедливо ли утверждение, что трагедия Ломоносова «Тамира и Селим»– всего лишь «экзотический сюжет», «любовные перипетии» и «эпизоды русской истории»? Сумел ли профессор химии, взявшись за драматургическое перо, превзойти своих современников-расинов? Нашлись ли – хотя бы в литературном российском потомстве – продолжатели его дела, способные к созданию таких сложных интеллектуально-исторических конструктов в сфере драматического искусства…»

Л. Аннинский в том же журнале пишет, что читатели, знающие Наталью Гранцеву - не только как потаённо-пронзительного поэта, но и как увлечённого исторического эссеиста, и редактора журнала «Нева» – читатели эти не удивятся, что она раскопала в литературных запасниках XVIII века первую пиесу Михаилы Ломоносова и расшифровала её головоломную тайнопись. Решиться на такое дело было непросто: Во-первых, великий химик изобразил великое событие – Куликовскую битву – в таких живых картинах (он «пал и, трясучИсь, о землю тылом бил») – это о Мамае, который с Дона бежал в Крым и был там угроблен. Во-вторых, нынешние читатели осведомлены не столько о текстах, сколько о вражде и ревности трёх литературных корифеев елизаветинского времени, и воспримут с настоящим интересом именно эту сторону дела: такой крутой детина, как Ломоносов, дай ему волю, запросто отколошматил бы не только трусоватого невезучего тихоню Тредиаковского, но и шустрого законодателя театральной моды Сумарокова. Однако Гранцева проходит мимо этой выигрышной потенциальной мордобойни и углубляется в самую суть.

А суть заключается в том, что даже как начинающий историк, М.В. Ломоносов был на голову выше своих тогда уже более признанных коллег-конкурентов!

Михаил Ломоносов как учёный-энциклопедист, поэт, художник, радетель просвещения... Освещать самые разные грани его жизни и творчества, отвечать на все еще дискуссионные вопросы по-ломоносовски, подчеркивать всячески актуальность научного и творческого наследия Ломоносова – вот задача всех добросовестных российских ученых, писателей, преподавателей.

Воронежскому Русскому Военно-историческому обществу особенно почетно и приятно причислять Михаила Васильевича Ломоносова номером один к славному отряду истинных русских военных историков не только потому, что его достижения в этой области, как и во многих других (человек – университет!) непревзойденны, а еще и потому, что он для нас и сегодня является ярчайшим примером активного воинствующего патриотического просвещения, неутомимым борцом за всемирную славу России, как величайшей державы, несущей всему человечеству идеи прогресса и гуманизма.

300-летний юбилей великого учёного заставляет нас вновь и вновь стимулировать, заострять научный и общественный интерес к его личности и творчеству, обращаться к его научному и культурному наследию, побуждает по-новому взглянуть как на жизнь и деятельность Ломоносова, так и на актуальность его наследия с точки зрения современных проблем мировой и отечественной науки, образования и культуры, всей жизни нашего Отечества.